РЫЖИЙ Борис | Поэзия XX века | Антология Нефертити

Борис РЫЖИЙ


«Городок, что я выдумал и заселил человеками…»

Городок, что я выдумал и заселил человеками,
городок, над которым я лично пустил облака,
барахлит, ибо жил, руководствуясь некими
соображениями, якобы жизнь коротка.
Вырубается музыка, как музыкант ни старается.
Фонари не горят, как ни кроет их матом электрик-браток.
На глазах, перед зеркалом стоя, дурнеет красавица.
Барахлит городок.
Виноват, господа, не учел, но она продолжается,
всё к чертям полетело, а что называется мной,
то идет по осенней аллее, и ветер свистит-надрывается,
и клубится листва за моею спиной.
            2000-2001

Детское стихотворение

Видишь дом, назови его дом.
            Видишь дерево, дерево тоже
назови, а потом... А потом
            назови человека прохожим.
Мост мостом постарайся назвать.
            Помни, свет называется светом.
Я прошу тебя не забывать
            говорить с каждым встречным предметом.
Меня, кажется, попросту нет —
            спит, читает, идет на работу
чей-то полурасслышанный бред,
некрасивое чучело чье-то.
И живу-не-живу я, пока
            дорогими устами своими —
сквозь туман, сон, века, облака —
            кто-нибудь не шепнет мое имя.
Говори, не давай нам забыть
            наше тяжкое дело земное.
Помоги встрепенуться, ожить,
            милый друг, повстречаться с собою.
                        1995, декабрь

«Над саквояжем в черной арке…»

Над саквояжем в черной арке
всю ночь трубил саксофонист.
Бродяга на скамейке в парке спал,
постелив газетный лист.
Я тоже стану музыкантом
и буду, если не умру,
в рубашке белой с синим бантом
играть ночами на ветру.
Чтоб, улыбаясь, спал пропойца
под небом, выпитым до дна, —
спи, ни о чем не беспокойся,
есть только музыка одна.
            1997, июнь Санкт-Петербург

«Над домами, домами, домами…»

Над домами, домами, домами
голубые висят облака —
вот они и останутся с нами
на века, на века, на века.
Только пар, только белое в синем
над громадами каменных плит...
Никогда, никогда мы не сгинем,
мы прочней и нежней, чем гранит.
Пусть разрушатся наши скорлупы,
геометрия жизни земной —
оглянись, поцелуй меня в губы,
дай мне руку, останься со мной.
А когда мы друг друга покинем,
ты на крыльях своих унеси
только пар, только белое в синем,
голубое и белое в си...
            1996

«Начинается снег. И навстречу движению снега…»

Начинается снег. И навстречу движению снега
Поднимается вверх — допотопное слово — душа.
Всё — о жизни, поэзии и о судьбе человека
больше думать не надо, присядь, закури не спеша.
Закурю да на корточках эдаким уркой отпетым
я покуда живой, не нужна мне твоя болтовня.
А когда после смерти я стану прекрасным поэтом,
для эпиграфа вот тебе строчка к статье про меня:
Снег идет и пройдет, и наполнится небо огнями.
Пусть на горы Урала опустятся эти огни.
Я прошел по касательной, но не вразрез с небесами,
в этой точке касания — песни и слезы мои.
            1998

Нежная сказка для Ирины

1.
...мы с тобою пойдем туда,
где над лесом горит звезда.
...мы построим уютный дом,
будет сказочно в доме том.
Да оставим открытой дверь,
чтоб заглядывал всякий зверь
есть наш хлеб. И лакая квас,
говорил: «Хорошо у вас».
2.
...мы с тобою пойдем-пойдем,
только сердце с собой возьмем.
...мы возьмем только нашу речь,
чтобы слово «люблю» беречь.
Что ж еще нам с собою взять?
Надо валенки поискать —
как бы их не поела моль.
Что оставим? Печаль и боль.
3.
Будет крохотным домик, да,
чтоб вместилась любовь туда.
Чтоб смогли мы его вдвоем
человечьим согреть теплом.
А в окошечко сотню лет
будет литься небесный свет —
освещать мои книги и
голубые глаза твои.
4.
Всякий день, ровно в три часа,
молока принесет коза.
Да, в невинной крови промок,
волк ягненочка на порог
принесет — одинок я, стар —
и оставит его нам в дар,
в знак того, что он любит нас, —
ровно в два или, скажем, в час.
5.
...а когда мы с тобой умрем,
старый волк забредет в наш дом —
хлынут слезы из синих глаз,
снимет шкуру, укроет нас.
Будет нас на руках носить
да по-волчьему петь-бубнить:
«Бу-бу-бу. Бу-бу-бу. Бу-бу...»,
— в кровь клыком раскусив губу.
            1996, январь

«Особенно, когда с работы…»

Особенно, когда с работы,
            идя, войдешь в какой-то сквер,
идешь и забываешь, что ты
            очкарик, физик, инженер,
что жизнь скучна, а не кошмарна,
            что полусвет отнюдь не мрак,
и начинаешь из Верхарна
            Эмиля что-то просто так
о льдах, о холоде — губами
            едва заметно шевеля,
с его заветными словами
            свое мешая тра-ля-ля.
...Но это тра-ля-ля, дружище,
            порой, как губы ни криви,
дороже жизни, смерти чище,
            важнее веры и любви.
            1996

«Погадай мне, цыганка, на медный грош…»

Погадай мне, цыганка, на медный грош,
Растолкуй отчего умру.
Отвечает цыганка, мол ты умрешь,
Не живут такие в миру.
Станет сын чужим и чужой жена,
отвернутся друзья-враги.
Что убьет тебя, молодой? Вина.
Но вину свою береги.
Перед кем вина? Перед тем, что жив.
И смеется, глядит в глаза.
И звучит с базара блатной мотив,
проясняются небеса
            2001

«Стань девочкою прежней с белым бантом…»

            Эля, ты стала облаком
            или ты им не стала?
Стань девочкою прежней с белым бантом,
я — школьником, рифмуясь с музыкантом,
в тебя влюбленным и в твою подругу,
давай-ка руку.
Не ты, а ты, а впрочем, как угодно —
ты будь со мной всегда, а ты свободна,
а если нет, тогда меняйтесь смело,
не в этом дело.
А дело в том, что в сентября начале
у школы утром ранним нас собрали,
и музыканты полное печали
для нас играли.
И даже, если даже не играли,
так, в трубы дули, но не извлекали
мелодию, что очень вероятно,
пошли обратно.
А ну назад, где облака летели,
где, полыхая, клены облетели,
туда, где до твоей кончины, Эля,
еще неделя.
Еще неделя света и покоя,
и ты уйдешь вся в белом в голубое,
не ты, а ты с закушенной губою
пойдешь со мною
мимо цветов, решеток, в платье строгом
вперед, где в тоне дерзком и жестоком
ты будешь много говорить о многом
со мной, я — с Богом.
            2000

«Хожу по прошлому, брожу, как археолог….»

Хожу по прошлому, брожу, как археолог.
Наклейку, марку нахожу, стекла осколок...
Тебя нетронутой, живой, вполне реальной.
Весь полон музыкою той вполне печальной.
И пролетают облака, и скоро вечер,
и тянется моя рука твоей навстречу.
Но растворяются во мгле дворы и зданья.
И ты бледнеешь в темноте — мое созданье,
то, кем я жил и кем я жив в эпохе дальней.
И все печальнее мотив, и все печальней.
            1999

Элегия

Благодарю за каждую дождинку.
Неотразимой музыке былого
подстукивать на пишущей машинке
— она пройдет, начнется снова.
Она начнется снова, я начну
стучать по черным клавишам в надежде,
что вот чуть-чуть, и будет все как прежде,
что, черт возьми, я прошлое верну.
Пусть даже так: меня не будет в нем,
том прошлом, только чтоб без остановки
лил дождь, и на трамвайной остановке
сама Любовь стояла под дождем в
коротком платье летнем, без зонта,
скрестив надменно ручки на груди,
со скорлупкою от семечки у рта.
            15 строчек Рыжего Бориса,
            забывшего на три минуты зло,
            себе и окружающим во благо. «
            OIympia» — машинка,
            «КУМ» — бумага.
            такой-то год, такое-то число.